Как Аруэ стал Вольтером
В Бастилию философа и поэта посадили «из предосторожности»!
Бастилия традиционно считалась символом мрачной темницы. На самом деле, если говорить о XVIII столетии, сидеть в ней было не только довольно комфортно, но и престижно: ведь список самых известных ее узников украшал сам Вольтер — признанный кумир эпохи Просвещения.
В Бастилии Вольтер сидел даже дважды. Первый раз, когда еще не был Вольтером, а выступал под собственным именем Франсуа-Мари Аруэ — начинающего поэта и драматурга.
«Такого вы еще не видели!»
23-летний молодой человек незнатного происхождения, зато с хорошим образованием и острым как бритва языком, нарабатывал известность в качестве штатного острослова при одном из великосветских салонов — так называемом обществе Тампля, группировавшемся вокруг герцога Вандомского.
Правителем страны был тогда регент герцог Филипп Орлеанский. Вандом тоже хотел быть регентом, злился на более удачливого соперника и поощрял тех, кто сочинял на него памфлеты и эпиграммы.
Аруэ, разумеется, не преминул угодить своему покровителю, сочинив стихотворение «Царствующий ребенок». Под «ребенком» подразумевался 6-летний малыш Людовик XV, но ядовитые стрелы летели не в него, а в регента, который обвинялся в растранжиривании государственных средств и чрезмерной (даже по французским меркам) любвеобильности: в стихотворении прозрачно намекалось на его связь с собственной дочерью — герцогиней Беррийской.
В своем авторстве Аруэ признался сотрудничавшему с полицией гвардейскому офицеру де Берегару.
Регент, как ни странно, то ли не обиделся на такой выпад, то ли мудро решил, что, обрушив кару на рифмоплета, только подтвердит грязные слухи.
В общем, Аруэ отделался высылкой из Парижа, причем место проживания — местечко Тюль — он выбрал сам. Принадлежало оно герцогу Сюл-ли, другому его покровителю.
Между тем в Париже приобрел популярность новый поэтический памфлет против регента под названием «Я видел». Автор жаловался, что ему только 20 лет, а он уже видел все возможные злоупотребления властей предержащих.
Создавший этот опус поэт Ле-Бренн настолько испугался успеха своего творения и возможного испепеляющего регентского гнева, что предпочел затаиться.
Известность «Я видел» вызывала у Аруэ творческую зависть. Узнав, что именно ему приписывают авторство этого творения, он подал прошение, в котором выразил готовность лично предстать перед регентом и доказать, что никогда не написал бы такое бездарное стихотворение.
Филиппа такая аргументация убедила, и Аруэ позволили вернуться в столицу.
А затем произошло нечто странное. 16 мая 1717 года, согласно именному королев скому повелению, поэта арестовали.
По легенде, встретив Аруэ возле Пале-Рояль, регент пообещал ему: «Месье, я бьюсь об заклад, что заставлю вас увидеть то, чего вы еще не видели». И беднягу отправили в Бастилию именно за сочинение стихотворных памфлетов — то есть за то, за что вроде бы простили.
Музы порхают за решеткой
Относительно подоплеки случившегося существуют две версии. По одной, недоброжелатели убедили регента, что «Я видел» было написано именно Аруэ. По другой, более убедительной, Филиппу Орлеанскому представили другой стихотворный памфлет, в котором его сравнивали с Пьеро — клоуном из итальянской «комедии дель а рте». И, надо сказать, этот опус действительно создал Аруэ, решивший показать мастер-класс поэтической сатиры.
В общем, посадили будущего властителя дум за дело, а поскольку бестолковое правление регента раздражало многих, молодому поэту симпатизировали, им восхищались. Смеясь, рассказывали, как на вопрос следователей о том, где он прячет свои бумаги, Аруэ ответил: «В уборных».
И полиция искала запрещенные памфлеты в уборных всяких герцогов и графов, пока не догадалась, что ее водят за нос.
В общем, Аруэ стал знаменитостью. В тюрьме он не бедствовал. Аристократы-оппозиционеры подкидывали ему деньжат и слали посылки. Правда, узнику запретили пользоваться чернилами и бумагой, резонно полагая, что в новых своих творениях он вряд ли будет воспевать успехи регентства.
Но Аруэ выкрутился, раздобыв карандаш, а вместо писчей бумаги писал на полях книг, пользоваться которыми ему разрешили в неограниченных количествах.
И он пользовался, попросив родных прислать ему труды Гомера, Вергилия, а также «два индийских платка — один для головы, другой для шеи, ночной чепец, помаду…»
В Бастилии Аруэ завершил трагедию «Эдип» и создал «Генриаду» — эпическую поэму, воспевавшую идеального короля Генриха IV.
Между тем Филипп Орлеанский не был мрачным тираном, не отличался мстительностью и вообще не собирался делать из начинающего поэта икону для оппозиционеров.
10 апреля 1718 года узника освободили, и вскоре он предстал перед регентом на одном из светских раутов. Первыми словами Аруэ были: «Я прошу ваше высочество впредь не заботиться о моем жилище и пропитании».
Регент благосклонно улыбнулся…
Став в некотором роде «звездой», Аруэ взял себе псевдоним Вольтер, столь же загадочный по своему происхождению, как псевдонимы Ленин и Сталин.
Вероятнее всего, этот псевдоним представляет собой комбинацию с переставленными и написанными на латыни слогами из названия его родного городка Эрво и имени «Аруэ-младший».
Как Вольтер, он стал известен всему миру, и в некоторой степени именно из-за псевдонима вторично загремел в Бастилию.
Вторая ходка
Все началось из-за конфликта с представителем знатного аристократического рода, пытавшимся отбить у литератора его любовницу -знаменитую актрису мадемуазель Лекуврёр.
Как писал один из современников: «Кавалер де Роган Шабо, встретив его в опере, позволил себе такое обращение: «Месье де Вольтер, месье де Аруэ, как же вас зовут?» Вольтер заявил, что не знает ничего о Шабо».
Судя по всему, Вольтер ответил гораздо язвительнее. Возможные варианты:
«Я начинаю свою фамилию, а вы свою кончаете»; «Я ношу свою фамилию, между тем как вы раздавлены тяжестью своей»; «Я не волочу за собой своей великой фамилии, а делаю честь той, которую ношу».
Факт, что де Роган обиделся очень сильно. Через несколько дней Вольтер был избит тремя лакеями прямо на пороге дома герцога Сюлли, к которому приехал на ужин. Сам де Роган вроде бы наблюдал за экзекуцией, сидя в карете и крича слугам, чтобы они не били жертву по голове, «из которой еще может выйти что-нибудь путное».
Сюлли отказался свидетельствовать против собрата по классу, заявив, что спешит в театр. И вообще, аристократия считала, что человек знатного рода вполне может обращаться подобным образом с каким-то «бумагомаракой».
Вольтер послал де Рогану вызов и начал усиленно заниматься фехтованием. Де Роган от поединка вроде бы не откавался, но отправил сообщение о вызове в полицию с комментарием, что он, как законопослушный гражданин, не может нарушать закон о запрете дуэлей.
Снова сработала классовая солидарность, и 5 февраля 1726 года государственный секретарь граф Морепа приказал комиссару полиции Эро «из предосторожности арестовать избитого людьми кавалера де Рогана Вольтера».
Довольно именитый уже литератор вторично оказался в Бастилии. И сам по себе этот факт снова сработал в пользу Вольтера. О тогдашних настроениях можно судить по цитате из мемуаров маршала Виллара: «Несчастный поэт, сначала избитый, подвергся еще и заключению. Публика, склонная все осуждать, на этот раз признала, что тут все неправы: Вольтер тем, что оскорбил кавалера де Рогана; последний тем, что осмелился совершить преступление, достойное смертной казни, избив гражданина; правительство тем, что оставило преступление безнаказанным и засадило пострадавшего в Бастилию, чтобы успокоить насильника».
Власти понимали, что сели в лужу, и 5 мая Вольтера выпустили на свободу. Правда, в качестве обязательного условия ему предписывалось покинуть Францию, причем без указания срока этой принудительной высылки.
Второе заключение длилось вдвое меньше первого, но оно предопределило дальнейшую биографию Вольтера. Любимец высшего света вдруг осознал, что при всем своем уме и таланте он совершенно беззащитен перед произволом даже не королевской власти, а какого-то болвана-аристократа. Так вполне лояльный к власти литератор превратился в «дьявола во плоти» и борца против системы.
Можно сказать, что именно в Бастилии родился будущий духовный отец Французской революции. И именно с разрушения Бастилии эта революция начнется.
Дмитрий МИТЮРИН
